– А говорят, госпитальный инспектор Солнцев застрелился…
– Говорят, – согласился врач. – Говорят еще, записку оставил, что считает себя виновным в гибели сотен раненых. Совесть взыграла. А что толку сейчас-то? И в России беспорядки. То забастовки, то демонстрации. Куда катимся?
Так, переговариваясь и останавливаясь перекусить в придорожных харчевнях, они продвигались на юг.
Заночевать пришлось в китайском домишке: гостиница Тьелина была переполнена. И, отдав по рублю с человека, они получили от хозяина фанзы, лысого старика с длинной тощей бороденкой, три ватных одеяла и несколько циновок. Катя устроилась на единственном подобии лавки и, глянув на грязные одеяла в каких-то подозрительных пятнах, обрадовалась, что захватила свое, укуталась в него и сразу погрузилась в сон, где, подскакивая на ухабах, уносились назад сопки, деревья, кумирни…
– Следующей ночью выспишься по-настоящему, – утешал утром Катю Степан Петрович, видя, как она потирает поясницу, ноющую от тряской дороги и непривычно жесткой лежанки. – Во всяком случае, когда я уезжал, госпиталь был хорошо устроен. А сейчас? Ну, доживем – увидим…
И снова побежала дорога.
Но что-то слишком много людей стало попадаться им навстречу. На арбах, волочащих нехитрый скарб, и пешком, семьями и поодиночке, китайцы и русские.
Перестал петь Илья. Хмуро молчал Степан Петрович.
Вот проехал длинный обоз. На ящиках – коричневой краской – «Экономическое общество».
– Что там? – прокричал врач последнему возчику.
– Отступаем… Японцы в Мукдене… – не притормаживая, ответил тот.
– Что будем делать? – повернулся Степан Петрович к Кате. – Где искать своих?
– Попробуем подъехать ближе? Может, город еще свободен? Далеко он?
– Да нет, рукой подать. – Он махнул куда-то вперед.
Но Катя, даже приглядевшись, не смогла ничего разобрать, кроме вихрей снежной пыли, смешанной с песком. Дул пронзительный северный ветер. Над красным кирпичным домом среди кучки строений висел на привязи воздушный шар. Его веревка чернела струной, оттянутой к югу.
Шум, поначалу отдаленно-глухой, усиливался, приближался. Встречный поток людей и повозок не давал двигаться.
– Ох, Катюша, не повезло! Не видать нам Мукдена. Вот что: пересаживайся на свою линейку. Илья, видно, неплохой мужик, но отвечаем за медикаменты мы. Бог его знает, что может случиться. А ля rep ком а ля гер. Будь разумной, девочка. Без паники. Укладочная книжка в нижнем ящике вашей линейки. А я уж сам. – Степан Петрович похлопал ее по плечу и замахал Илье. Но тот и так стоял. Ехать на юг было нельзя.
Потянулись воинские обозы: батареи, понтонные мосты…
Вдруг в полуверсте от дороги разорвалась первая, пущенная с запада шимоза. Еще чуть ближе ухнул тяжелый снаряд… Еще ближе с другой стороны…
Откуда-то появились на сопках орудия и стали засыпать обозы шрапнелью. Били безнаказанно, по ним – ни одного выстрела.
Кольцо заметно суживалось. Вдруг две шимозы одновременно разорвались среди обозов.
И тогда начался хаос, о котором Катя впоследствии не могла связно сказать ничего.
Паника.
Дорога не вмещала обозы, тщетно пытавшиеся вырваться из-под обстрела и лошадей пускали вскачь по пашне.
Повозки наскакивали друг на друга, перевертывались.
Беспорядочно стреляли из ружей близкие к помешательству обозные.
Отваливались колеса двуколок.
Храпели лошади, сломавшие ноги в канавах.
Вопили искалеченные люди.
– Сволочи! Куда?.. Стойте!
Катя оглянулась на отчаянный высокий, почти мальчишеский, голос.
Офицер, размахивая шашкой, пытался остановить обезумевших солдат.
Бесполезно. Лицо его из гневного стало растерянным, и он, уже не сопротивляясь общему потоку, поскакал на север.
В крики, треск, уханья взрывов вплелся истошный визг. Черные китайские свиньи, ошалевшие от грохота, мчались наперерез обозам.
– Спокойно, только спокойно! – как заклинание повторяла Катя, давно потеряв из виду линейку Степана Петровича.
– Чему быть, того не миновать, – успокаивал Катю Илья и, чтобы только не молчать, продолжал, перекрикивая взрывы, раздававшиеся с обеих сторон: – Вы, барышня, как хотите, а я с дороги не сверну! Может, оно и посвободнее было бы по полям-то, так это только дурачью там лучше кажется. Вон сколько поломанных повозок. – И он показал в сторону поручика, пытавшегося с денщиком приладить сломанное колесо.
Вдруг, отчаявшись, поручик взмахом шашки перерезал постромки, вскочил на коня и, оставив солдата, кричавшего: «А я?.. А мне как же?» – унесся вперед. Вперед? Назад? Все сместилось. Совершалось невозможное. Рушились устои.
Полковник с выпученными глазами, спасая живот свой, махал руками, требуя остановиться и подобрать его, но повозки проносились мимо. Тогда он заметил лазаретную линейку, шедшую спокойнее других, ухватился за бортик и, балансируя, двинулся к Илье.
– Осторожнее, вы на лекарства наступаете, – только успела ахнуть Катя.
– Какие, к дьяволу, лекарства! – Он грязно выругался и ударил Илью шашкой плашмя по плечу. – Скорее, выродок! Чего плетешься?
И Илья, который всю свою жизнь считался скотинкой бессловесной, вдруг обернулся к полковнику и, глядя прямо ему в глаза, четко и громко сказал:
– Сам выродок! Хватит, докомандовались. А ну, брысь отсюдова! – И, чуть притормозив, одним движением сильной руки вышвырнул его из повозки.
Опешивший полковник вскочил с земли, едва увернувшись от проносящегося галопом коня без седока, и стал стрелять вслед линейке. Но, видно, здорово тряслись у него руки – одна пуля лишь просвистела где-то рядом.