Нефритовый слоненок - Страница 5

– Катюша, кофе, верно, остыл. Сейчас заменят.

– Добрый вечер, – поздоровалась она. – Не беспокойтесь, Ирина Петровна, я не люблю горячий.

– А что у вас говорят о войне?

– Совсем ничего. Девушки беспокоятся, что война слишком быстро кончится и мы не успеем побывать в Китае.

– Дай-то бог! Но не похоже… – Хозяйка озабоченно покачала головой. – Катенька, мы поднимемся в кабинет, а ты не давай гостю скучать, принц не так уж часто балует нас своими визитами. – Многозначительно улыбнувшись, Ирина Петровна увела кудрявую даму, шепча ей что-то на ушко.

– Катрин, если не секрет, почему вы решили стать пестрой милосердия? И почему выбрали курсы именно в Петербурге? Разве в Киеве их нет?

– Это долго объяснять… Петербург, потому что у меня брат здесь, заканчивает университет. Потот он будет служить в каком-нибудь дипломатическом корпусе.

– Как его зовут?

– Иван Лесницкий.

– Кажется, я видел его в министерстве…

– Наверное. Жалко, мы редко встречаемся. О, очень занят. Но все-таки единственный родной человек и здесь, в Петербурге. Я хотела остановиться в его квартире на Мойке, но Ирина Петровна уговорила пожить у нее, чтобы не стеснять брата, а тут мне и правда нравится. Почти как дома. – Она провела ладонью по бархатной зеленой обивке кресла и на минуту задумалась. – А курсы… с курсами сложнее.

Катя заглянула Чакрабону в глаза, решая для себя можно ли говорить ему все, что думается. Принц смотрел внимательно и ласково.

– У меня мама тяжело болела почти полгода, и когда ей стало совсем плохо, она никого не могла выносить рядом, кроме меня. И я была все время с ней кормила с ложечки, переодевала, мыла, меняла белье, причесывала. А потом и кровать свою перенесла в ее спальню, чтобы ночью ей не приходилось поднимав меня звонком. Вы не подумайте, что она из эгоизма. Мама меня жалела, но ей было слишком плохо. У меня в гимназии подруга осталась, Сонечка Гольдер. Так она все удивлялась, как же мне не противно. А я – ничего. Живой же человек, которому больно. Жалко. Палец себе чуть-чуть порежешь, и то слезы на глаза наворачиваются. Как же не помочь тому, у кого рука оторвана, или страдающему от болезней! А мне и правда совсем не противно. Крови не боюсь. Только я мало еще что умею.

– Не беда, Катрин, научитесь.

– Знаю. Я стараюсь. И потом, я выросла в семье офицера. Папа с детства внушал, что служение отечеству – священный долг каждого. Может быть, это слишком высокопарно и не вполне естественно в устах какой-то девчонки, но для меня это не просто набор слов. Если я смогу что-то сделать сейчас, когда русские люди гибнут на войне, если смогу помочь раненым и, значит, России… – Она не закончила, смутившись от пафоса своего монолога.

– Вы ешьте, Катенька, наверное, проголодались. Я хоть тоже гость, но разрешите за вами поухаживать. – Чакрабон пододвинул блюдо ближе к девушке.

– Вот уж от недостатка аппетита никогда не страдала. – Она протянула руку за бутербродами с маслом и паюсной икрой, пояснив: – А это мои любимые.

Чакрабон отпил несколько глотков кофе, но, вспомнив о чем-то, достал из кармана маленький сверток в белой бумаге:

– Это вам. Сувенир из далекого Сиама. Безделушка. Брелок. Европейцы называют такие на японский манер – нэцке.

Катя развернула шуршащую обертку, и на ладони оказался маленький белый слоненок, размером со среднего маминого фарфорового, но совсем другой. Во-первых, он улыбался и хобот его был приветливо поднят, а глаза смотрели немного хитро; во-вторых, он был не холодный и тяжелый, а теплый, и не безразлично белый, а полупрозрачный. Под внешней его гладкостью ощущалась глубина и смешение серо-белых полутонов.

– Ох, какая прелесть!

– Это нефрит.

– А я думала, нефрит бывает только зеленоватым.

– Нет, и белым, но немного реже. Нефрит – удивительный камень. Старики говорят, что тот, кто его носит, становится мудрее, благороднее, сильнее и, кажется, даже красивее, хотя последнее вам ни к чему.

Катя чуть покраснела, поторопилась прервать паузу:

– Спасибо, принц. – И сама себя мысленно отругала: получилось, что поблагодарила за комплимент.

– Белый слон – наше священное животное. Вы видели флаг Сиама?

– Нет, не приходилось.

– А в моей комнате дома такой флаг висел с рождения. Алое полотнище, и в середине вот такой же белый слон.

– У вас они совсем белые? Я только раз видела слона в зоопарке, и он был темно-серый.

– Нет, это только символ. Если у слона есть даже просто белое пятно, то он уже считается священным, а из-за обладания настоящим белым слоном несколько веков тому назад разразилась война между Сиамом и Бирмой. Погибла не одна сотня людей.

– Стоит ли животное войны?

– Наверное, нет, но это вопрос философии, религии и политики. Люди умирали за то, чтобы священное животное принесло благоденствие их стране. А за что умирают ваши солдаты сейчас? Вы не задумывались, Катрин, кому нужна эта война?

– Ну как же… Мы защищаем отечество…

– Все очень неоднозначно, Катюша, и не укладывается в формулу: «Мы – значит хорошие, а они – плохие». Я думаю, у вас будет возможность убедиться в этом.

Ирина Петровна с кудрявой дамой сели в кресла опять, и потекла благодушная беседа про спектакли в императорских театрах. Катя, услышав слово «Мариинский», вспомнила не киевский театр с таким же названием, а Мариинский парк в Липках около дворца, нависающий над Днепром, аллеи, обсаженные лиловой и белой сиренью, которая была так высока, что язык не поворачивался назвать ее кустами, гроздья цветов, покачивающихся от множества пчел, фонтаны среди свежих лужаек. Задумавшись, она только вскользь отметила фамилию – Кшесинская. Это балерина?